domi_nic | Книги: завершение (Reply)

Что-то у меня в последнее время много картинок и совсем мало буковок. Надо срочно исправляться. Вот, кстати, и подходящий случай покончить с разговорами о книгах.

Наверное, по предыдущим "литературным обзорам" многие догадались, какого именно сорта я читатель. Ага, все так: я — читатель-перечитыватель. Я не понимаю вечной погони за новым. Для меня любимые книги — это и "круг старых друзей", и "лакмусовая бумажка": по ним я "сверяю себя"... а с чем? пожалуй, с тем, что когда-то показалось пойманным отблеском истины, солнечным таким зайчиком... Впрочем, довольно умствовать. Вот они,

Книги, которые я перечитываю
Здесь свалено все в кучу, без ранжира и хронологии. Однако читано по первому разу все это (разве что кроме Диккенса), естественно, уже в достаточно взрослом возрасте, лет после 18.

1. "Москва — Петушки" и остальные творения Венедикта Ерофеева, незабвенного Венечки. Эстеты могут пинать меня ногами сколько угодно, но я считаю его лучшим русским писателем 20-го века. Отдав должное всем трем китам словесности (эпос, лирика, драма), причем каждому не более раза, он вместил в себя эпоху и, конечно же, создал новый русский литературный язык. Ему, и только ему, встать рядом с Ломоносовым и Пушкиным (впрочем, не надо, а то опять возникнет призрак "троих" и замаячит "четвертый").

Попутно имею вопрос к некоторым френдам (они сами догадаются, к кому): существовала ли когда-либо написанной глава "Серп и Молот — Карачарово", или это мистификация, равно как и четыре строки точек после слов "я еще ни разу не видел, чтобы у кого-нибудь так хорошо...."?

2. "Человек, который был Четвергом", "Перелетный кабак" и другие романы, рассказы и эссе Честертона. Г.К.Ч. сумел удовлетворить две главных моих потребности, ради которых я обращаюсь к книгам: потребность играть и потребность плакать. И обеим придал новый смысл. Он показал, что Настоящая Игра может эффектно и эффективно противостоять реальному злу, отчаянию и безумию. Он научил меня плакать не только от жалости и умиления, но и от радости. Когда в "Четверге" горстка "заговорщиков" спасается бегством, и их преследует весь мир, сошедший, как им кажется, с ума и ввергнутый в пучину анархии и безумия, а потом оказывается, что это нормальные хорошие люди посчитали их опасными безумцами — что может быть лучше?

А честертоновские эссе? Помимо того, что это очень остро- и просто умно, это же еще и приложимо буквально ко всем глупостям и несуразностям теперешней жизни...

3. Карел Чапек. Еще одно "литературное недоразумение". Если у Честертона люди обычно помнят только "Патера Брауна" и держат на этом основании автора за "детективщика", что ни в малой мере не соответствует, то при упоминании Чапека всем сразу приходят в голову злополучные "Саламандры" и слово "робот"... Воистину, издание "Библиотеки всемирной литературы" было достаточно крупной свиньей, подложенной при советском книгоиздании зарубежной литературе.

У Чапека можно любить многое. Я люблю рассказы из обоих карманов, и просто рассказы, в том числе "Мучительные", и "Апокрифы", и, конечно, "Год садовода" и "Были у меня собака и кошка", и опять-таки эссе о литературе, о простых вещах (например, фотографии), о людях и их привычках (особенно "Куда деваются книги" и "Как читаются книги"), "Как делается газета" и снимается фильм, пьесы некоторые (не все; "Разбойника" и "Макропулоса", например, не люблю, а вот "Из жизни насекомых", "R.U.R.", "Белую болезнь", "Мать" — очень даже люблю), и путевые его заметки очень люблю, и более всего — роман "Обыкновенная жизнь", видимо, оттого, что и моя жизнь вполне обыкновенная, и тем не менее в ней есть смысл...

4. Еще я люблю Г.Грасса, "Данцигскую трилогию", из нее особенно "Собачьи годы", к тому же "Барабану" некто приделал ноги (см. "Куда деваются книги"). Язык герра Грасса во многом напоминает, конечно, язык классиков марксизма, но, ходя грассовыми кругами, я прихожу всякий раз в новое место, чего о Марксе-Энгельсе, да и Гегеле, не скажешь. Там все наоборот: вот кажется тебе, что уже далеко ушел и что-то там за горизонтом — а фиг: все у той же печки толчешься.

5. И, наконец, заявленного в предваряющем слове Диккенса я тоже люблю перечитывать. Причем, как рекомендует Чапек, именно во время болезни. Мне Диккенс напоминает трудолюбивого паучка: вот тут завязался узелочек, там потянулась ниточка, а в конце концов все это разрозненное поначалу хозяйство сплетается в тонкий и изящный рисунок паутинки, в которой я, как и полагается мухе, обнаруживаю себя запутавшейся только уже ближе к развязке.

Ну вот. Как всегда, многословно и утомительно. И непознавательно совершенно.